Неточные совпадения
— Филипп на Благовещенье
Ушел, а на Казанскую
Я сына родила.
Как писаный был Демушка!
Краса взята у солнышка,
У снегу белизна,
У маку
губы алые,
Бровь черная у соболя,
У соболя сибирского,
У сокола глаза!
Весь гнев с души красавец мой
Согнал улыбкой ангельской,
Как солнышко весеннее
Сгоняет снег с полей…
Не стала я тревожиться,
Что ни велят — работаю,
Как ни бранят — молчу.
Прыщ был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не смотрите на то, что у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он был румян, имел
алые и сочные
губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.
Глаза его были голубые и смотрели холодно, пристально и вдумчиво;
губы алые.
А Катя уронила обе руки вместе с корзинкой на колени и, наклонив голову, долго смотрела вслед Аркадию. Понемногу
алая краска чуть-чуть выступила на ее щеки; но
губы не улыбались, и темные глаза выражали недоумение и какое-то другое, пока еще безымянное чувство.
Глаза его разошлись, каждый встал на свое место. Пошевелив усами, Корвин вынул из кармана визитки
алый платочек, вытер
губы и, крякнув, угрожающе шепнул...
Регент снова вытер
губы алым платочком, соединил глаза в восьмерку и, глядя на Самгина, продолжал, еще более строго, поучительно...
Я схватываю ее за руки, прикосновение рук ее мучительно сотрясает меня, и я приближаю мои
губы к ее наглым,
алым, дрожащим от смеха и зовущим меня
губам.
Вот она как-то пошевелила прозрачною головою своею: тихо светятся ее бледно-голубые очи; волосы вьются и падают по плечам ее, будто светло-серый туман;
губы бледно
алеют, будто сквозь бело-прозрачное утреннее небо льется едва приметный
алый свет зари; брови слабо темнеют…
Рослая, ширококостая, высокогрудая, с румяным, несколько более чем нужно круглым лицом, с большими серыми навыкате глазами, с роскошною темно-русою косой, с
алыми пухлыми
губами, осененными чуть заметно темным пушком, она представляла собой совершенный тип великорусской красавицы в самом завидном значении этого слова.
Площадь Куба. Шестьдесят шесть мощных концентрических кругов: трибуны. И шестьдесят шесть рядов: тихие светильники лиц, глаза, отражающие сияние небес — или, может быть, сияние Единого Государства.
Алые, как кровь, цветы —
губы женщин. Нежные гирлянды детских лиц — в первых рядах, близко к месту действия. Углубленная, строгая, готическая тишина.
Маменька была женщина полная, грудь имела высокую и белую, лицо круглое,
губы алые, глаза серые, навыкате, и решительные.
Под стать ему была и жена его, Зоя Филипьевна, женщина рослая, сложенная на манер Венеры Милосской, с русским круглым и смугло-румяным лицом, на котором
алели пунцовые
губы и несколько чересчур пристально выглядывали из-под соболиных бровей серые выпученные глаза.
Когда она улыбалась — не одна и не две, а целых три ямочки обозначались на каждой щеке, и ее глаза улыбались больше, чем
губы, чем ее
алые, длинные, вкусные
губы, с двумя крошечными родинками на левой их стороне.
Это была замечательно красивая женщина, прозрачно-смуглая (так что белое платье, в сущности, не шло к ней), высокая, с большими темными глазами, опушенными густыми и длинными ресницами, с
алым румянцем на щеках и с
алыми же и сочными
губами, над которыми трепетал темноватый пушок.
Однажды, в начале июля, к месту, где мы работали, стремглав подъехала развинченная пролетка; на козлах сидел, мрачно икая, пьяный извозчик, бородатый, без шапки и с разбитой
губой; в пролетке развалился пьяненький Григорий Шишлин, его держала под руку толстая, краснощекая девица в соломенной шляпке, с
алым бантом и стеклянными вишнями, с зонтиком в руке и в резиновых калошах на босую ногу. Размахивая зонтиком, раскачиваясь, она хохотала и кричала...
— Вина? — повторил Термосесов, — ты — «слаще мирра и вина», — и он с этим привлек к себе мадам Бизюкину и, прошептав: — Давай «сольемся в поцелуй», — накрыл ее
алый ротик своими подошвенными
губами.
—
Ал раит, — повторил за другими и Дыма как-то радостно. — Теперь выходи, Матвей, на середину и, главное, защищай лицо. Он будет бить по носу и в
губы. Я знаю его манеру…
— Ночева-ал я, — протянул Никон и вздохнул, причмокнул
губами.
Елена протянула руки, как будто отклоняя удар, и ничего не сказала, только
губы ее задрожали и
алая краска разлилась по всему лицу. Берсенев заговорил с Анной Васильевной, а Елена ушла к себе, упала на колени и стала молиться, благодарить Бога… Легкие, светлые слезы полились у ней из глаз. Она вдруг почувствовала крайнюю усталость, положила голову на подушку, шепнула: «Бедный Андрей Петрович!» — и тут же заснула, с мокрыми ресницами и щеками. Она давно уже не спала и не плакала.
На ней было черное креповое платье с едва заметными золотыми украшениями; ее плечи белели матовою белизной, а лицо, тоже бледное под мгновенною
алою волной, по нем разлитою, дышало торжеством красоты, и не одной только красоты: затаенная, почти насмешливая радость светилась в полузакрытых глазах, трепетала около
губ и ноздрей…
Бледно было его лицо,
губы — точно яркая
алая лента; волнистые волосы черные иссиня, и в них — украшение мудрости — блестела седина, подобно серебряным нитям горных ручьев, падающих с высоты темных скал Аэрмона; седина сверкала и в его черной бороде, завитой, по обычаю царей ассирийских, правильными мелкими рядами.
Губы твои
алы — наслаждение смотреть на них.
Смазные сапоги с
алою сафьянною оторочкою болтались у них за плечами; коротенькая трубочка, оправленная медью, дымилась в
губах того и другого.
«Ой, полна, полна коробушка,
Есть и ситцы и парча.
Пожалей, моя зазнобушка,
Молодецкого плеча!
Выди, выди в рожь высокую!
Там до ночки погожу,
А завижу черноокую —
Все товары разложу.
Цены сам платил не малые,
Не торгуйся, не скупись:
Подставляй-ка
губы алые,
Ближе к милому садись...
Смех не сходил с ее
губ, свежих, как свежа утренняя роза, только что успевшая раскрыть, с первым лучом солнца, свою
алую, ароматную почку, на которой еще не обсохли холодные крупные капли росы.
Лица почти не было видно: так оно казалось мало и темно, только
губы алели да обозначался узкий прямой нос.
Идут, молчат… Слегка пожимает Василий Борисыч руку Параши… Высоко у нее поднимается грудь, и дыханье ее горячо, и не может она взглянуть на Василия Борисыча… Но вот и сама пожала ему руку… Василий Борисыч остановился, и сам после не мог надивиться, откуда смелость взялась у него — óбвил рукою стан девушки, глянул ей в очи и припал к
алым устам дрожащими от страсти
губами…
— Voilá c’est le mot [Вот точное слово! (фр.)]!.. Именно превкусная!.. Глаза-то какие!.. А
губы? а ноздри? — О, многообещающие ноздри! И притом же еще нигилистка! Да это, ей-Богу, преинтересно!..
Але ж éстешь тéнги ходак, душéчко! — весело хлопнул он по плечу поручика. — Но только отчего ж у нее волосы не острижены? Ведь у этих нигилисток, говорят, волосы под гребенку стригут? Только фис!.. Это, положим, оригинально, однако очень некрасиво.
Не до того было Панкратью, чтоб вступиться за брата: двое на него наскочило, один
губы разбил — посыпались изо рта белые зубы, потекла ручьем
алая кровь, другой ему в бедро угодил, где лядвея в бедро входит, упал Панкратий на колено, сильно рукой оземь оперся, закричал громким голосом: «Братцы, не выдайте!» Встать хотелось, но померк свет белый в ясных очах, темным мороком покрыло их.
Катя пошла на деревню отыскать Капралова, и еще — купить чего-нибудь съестного для своих. Ее удивило: повсюду на крестьянских дворах клубился черный дым, слышался визг свиней,
алели кровавые туши. Встретилась ей Уляша. Чудесные, светлые глаза и застенчивая улыбка на хищных
губах. Катя спросила...
В кухне прочистилось; чад унесло; из кухаркиной комнаты, озираясь, вышел робко лавочный мальчик; у него на голове опрокинута опорожненная корзина. Она закрывает ему все лицо, и в этом для него, по-видимому, есть удобство. Кухарка его провожает и удерживает еще на минуту у порога; она молча грозит ему пальцем, потом сыплет ему горсть сухого господского компота, и, наконец, приподнимает у него над головою корзинку, берет руками за
алые щеки и целует в
губы. При этом оба целующиеся смеются.
Она выгибается,
алые, словно напившиеся кровью
губы озаряют лицо странной усмешкой, и бесстыдные глаза пристально смотрят в мои зрачки…
Он невольно отшатнулся. Лида упала на диван и заплакала. Белая пена, окрашенная
алою кровью, смочила ее пересохшие
губы. Обморок повторился.